Трансгенерационный объект никогда не становится своим, не интроецируется, не вплетается в ткань собственной психической жизни индивида, оставаясь слепым пятном, субъективно ощущаемым как нечто инородное, порождающее странные, импульсивные поступки, неадекватные реакции, мучительные переживания и калейдоскоп соматических симптомов. И вот, в густой тени замалчивания, в психике формируется лакуна, зияющая пустота, которая передается по наследству, из поколения в поколение.

Таким образом травма не просто перетекает из поколения в поколение, она разрастается, подобно зловещей опухоли, усиливается и приумножается, если не встречает сопротивления.

При этом трансгенерационная передача часто рассматривается как неотъемлемая часть психологической устойчивости. Вместе с травмой наследуются и стратегии выживания, способы совладания со стрессом.

Воспоминания о силе и стойкости предков, преодолевших стихийные бедствия или иные испытания, могут стать источником вдохновения и ресурсом в кризисные моменты. В семьях, отмеченных долгой историей травм, преследований и дискриминации, формируются уникальные защитные механизмы и психологические особенности, передаваемые из поколения в поколение, словно фамильные реликвии.

Однако парадокс межпоколенческой травмы заключается в том, что выживают зачастую те, кто проявляет пассивность и покорность, смиряется с обстоятельствами. А сопротивление давлению, увы, нередко приводит к гибели. В результате потомки сталкиваются с трансгенерационной выученной беспомощностью, с мучительным конфликтом между собственной потребностью в сопротивлении и унаследованной покорностью, который оказывается дополнительным травмирующим фактором.

Итак, носитель трансгенерационной передачи – травматик по определению. Модель Фейрбейрна описывает это как доминирование либидинального и антилибидинального "Я" над центральным "Я". Центральное "Я" не справляется с интеграцией личности, что приводит к диссоциации и фрагментации.

Эта модель объясняет трудности интеграции эго, которые наблюдаются у большинства серьёзно травмированных пациентов. Наиболее тяжёлые травмы, то есть самые ранние (а трансгенерационная травма всегда сверхранняя, передача происходит внутриутробно), особенно часто повторяющиеся и наиболее унизительные, препятствуют, ниспровергают или смещают роль центрального эго в поддержании интеграции личностей. Центральное Эго проваливается, компенсируется за счет либидинального и антлибидинального Эго. Результатом становится диссоциативное состояние или массированное расщепление.

В терминологии структурной модели личности Фрейда мы можем описать личность травмированного человека как о Суперэго, подчиняющем себе Эго, которое в свою очередь, вытесняет Ид, защищается от его импульсов, пребывает в постоянной тревоге. Ид ищет разрядку в перверсии. Связь между Эго, Суперэго и Ид отсутствует.

Диссоциация изолирует катастрофический опыт и позволяет центральному «я» избежать боли и реальности. Здесь присутствует деформация «я» и отчуждение «я» от болезненного аспекта принудительных объектных отношений. Непримиримые конфликты между любовью и ненавистью, между потребностью в важном, но абьюзивном объекте и страхом перед ним. откладываются в изолированном от сознания месте и хранятся отдельно от других подавленных частей Я. В месте разрешения конфликта происходит его отрицание в частях Я, чтобы сохранить своё Я. Диссоциация как обусловленная защитная реакция влечёт за собой множество последствий. Паттон в особенности отмечает вмешательство в ощущении единства «я» и нарушение памяти идентичности. Регуляция настроения и импульсов оказывается несогласованной. В восприятии подвергается сомнению, память теряет непрерывность, а воспоминание других событий может быть ненадёжным.

Флэшбеки, сверхбудительность, реакции испуга и активации на стимулы, напоминающие травмы – все это симптомы ПТСР. В целом эти симптомы происходят из-за травматического разрушения их способности не замечать и перерабатывать второстепенные стимулы. Так что «я» постоянно осаждается стимулами, которые ошибочно интерпретируются как угрозы, на которые идёт отклик в виде примитивных реакций страха. Бывающие слуховые, зрительные, обонятельные и тактильные стимулы явно напоминают травму. потому что опыт не был переработан в символической языковой форме, но оказался закодирован на сенсомоторном или иконическом уровне.

Травма фиксируется в памяти тела, воспоминания приходят и делают свою работу именно на соматическом уровне. Когда ветеран боевых действий начинает стрелять, услышав звук выхлопной трубы – это, по сути, воспоминание тела, а не ошибка восприятия.

Как размещается травма в семье?

Семья – это малая группа, в которой у ее участников возникает мультилатеральный перенос друг на друга.
«Мультилатеральный перенос» — термин, который используется в контексте психоаналитической групповой терапии. Согласно определению — это расщепление переноса, достигаемое благодаря расширению числа участников терапевтической ситуации.

Итак, травматик – человек со слабым центром, пребывающий в расщеплении, склонный к фрагментации – неизбежно будет проецировать на членов своей семьи части своего распадающегося Я. Члены же будут так или иначе втягиваться в эту игру проекций и интроекций. Так в доме травматика поселятся возбуждающие и отвергающие объекты, а хороший объект, даже если он изначально и был, будет деформирован или подавлен. Суперэго, поглотившее Эго, стремящийся к перверсным разрядкам Ид, сама травма, инкапсулированая в одной из частей Я, тиски средовой матери – все это проецируется на участников первичной группы. Травма двоих или более членов семьи приводит к перекрестным проекциям.

Мы можем рассматривать травмированного ребёнка как имеющего эксплицитное, основанное на словах повествовательное «я» и имплицитное, и коническое, процедурно-компетентное «я». Анализ, проводимый в словесно-повествовательной форме, не может достичь воспоминаний, сохранённых имплицитной системой. Эта система не может восстанавливать воспоминания, устраняя вытеснение, которого не было. Вот в этом случае я думаю, что пребывание в группе, прежде всего в семье, которая априори является контейнером для переживаний ее участников, вне зависимости от их способности говорить о них или отсутствия таковой, приводит к распаковке травмы на уровне группы и синхронизации травматических переживаний с реакциями, прежде всего телесными, членов семьи. Дети травмированных родителей, даже если этим родителям удается контролировать свою склонность к повторению насилия, пережитого ими, в отношении своих детей, считывают внутренний конфликт родителей на телесном уровне и реагируют на насилие. Так травмы отдельных людей становятся травмами семьи. И семейные отношения становятся пространством для бесконечного разыгрывания травматических ситуаций. Трансгенерационные долги растут в геометрической прогрессии…

Семья – это ячейка общества, объединяя травмированные семьи, общество становится травмированным.

Коллективная травма — это историческая ситуация, когда в один и тот же отрезок времени большое количество людей, принадлежащих к одному народу, получили одну и ту же или сходную травму.

Большая группа состоит из отдельных людей. Поэтому разделяемые отклики на массовую травму отражают различные аспекты индивидуальных откликов. Однако, когда начинают проявляться отклики большой группы, они начинают жить собственной жизнью и выражаться в социальных, культурных или политических процессах.

Избранные травмы действуют как топливо, поддерживающее большую группу в состоянии конфликта, даже если корни конфликта лежат в экономических, юридических, политических или военных разногласиях. Когда большая группа регрессирует из-за современной угрозы ее идентичности и страдает от разделяемого нарциссического ущерба, ее члены не просто ритуально вспоминают свою избранную травму. Они реактивируют эту избранную травму в попытке восстановить и поддержать идентичность большой группы и нарциссическое инвестирование в нее. Происходит «коллапс времен», и аффекты, ожидания и защиты, относящиеся к угрозам настоящего времени, психологически связываются с психологическими откликами на избранную травму. Трагедия в том, что обычно это только усиливает опасность. Реактивируя свою избранную травму, члены большой группы устанавливают связь друг с другом. «Воспоминание» о массовой травме предков, даже болезненное, теперь поддерживает чувство «мы», а это, в свою очередь, помогает группе бороться с угрозами и врагами в настоящем времени. Важно видеть, что нарциссическое инвестирование в травму впервые происходит именно на уровне общества, народа, большой группы. Этот народ - привлекательный объект для идентификации травматиков и их семей, переживающих травму насилия, причастность к избранной травме становится их способом нарциссической компенсации. Травма встраивается в Я-идеал, как групп, так и отдельных людей. И поскольку у инфантильной психики Я-идеал и внутренний критик входят в структуру Суперэго, травма становится частью Суперэго.

Почему мы говорим об инфантильности психики?

Структура личности травмированного человека, которую мы описываем как Суперэго, подчиняющее себе Эго, которое в свою очередь, вытесняет Ид, при отсутствии связи между Эго, Суперэго и Ид – на уровне семьи можно описать, используя понятие сверхадаптации.

Это ситуация, когда пренебрежение собой и стремление подстроиться под средовую мать – становится стратегией выживания. В этих обстоятельствах принцип реальности является по отношению к принципу удовольствия не трансформирующим, а враждебным. Самость семьи полностью подчиняется принципу реальности (надо), упаковывается в тиски контекстуального холдинга, телесная самость отвергается, и ее сигналы не считываются, разрядка Оно достигается за счет формирования перверсных объектных отношений.

Сверхадаптация на уровне большой группы, народа – становится конформизмом. Конформизм, наследующий сверхадаптации, не является лицемерием или предательством, а выступает как автоматическая перестройка мышления. Это подобно изменению параметров в компьютерной программе - происходит адаптация к новым условиям. У Эго нет «привычки» исследовать, подвергать сомнению и акцептовать требования Суперэго. Эго просто меняет одежду при смене сезонов.

Из вышесказанного следует вывод о диффузности и слабости Эго, как травматика, травмированной семьи, так и травмированного народа. И человек, и группа, будучи травмированными – остаются инфантильными. Инфантильная психика хранит свое «Истинное Я» в собственном теле. И там же хранится травма, дирижирующая разрядкой импульсов в перверсию.

Что такое тело семьи? Тело группы - больше, чем сумма тел ее участников. Это тела и их процедурное взаимодействие. Невербалика семьи в широком смысле этого слова.

Что такое тело народа? Это толпа. Толпа — бесструктурное скопление людей, лишенных ясно осознаваемой общности целей, но взаимно связанных сходством эмоционального состояния и общим объектом внимания. Весьма образное определение толпы дал Г. Лебон: «Толпа похожа на листья, поднимаемые ураганом и разносимые в разные стороны, а затем падающие на землю».

В толпе проявляется примитивные, но сильные импульсы и эмоции, не сдерживаемые никакими этическими или организационными нормами.

Толпа не однородна. Ученые, делая аэрофотоснимки разных массовых сборищ, пришли к выводу, что толпа собирается по принципу: ядро, периферия. Там, где находится ядро толпы, влияние наиболее сильно, так как аккумулирует эффект заражения. На периферии толпа более разряженная, и влияние заражения снижается.

В когнитивной сфере толпа - неспособна к осознанию, так как вступает в действие неуправляемый стадный инстинкт, особенно когда ситуация экстремальная или нет лидера.

Психологическое заражение способствует образованию в толпе особых свойств и определяет их направление. Человек склонен к подражанию. Мнения и верования распространяются в толпе путем заражения.

Для народа контекстуальный холдинг или средовая мать – это страна и государство. Законы, традиции, верования, ритуалы – входят в структуру Суперэго народа, вместе с идеей народа о себе – Я-идеалом. Я-идеал у нас с вами включил в себя избранную травму. Толпа, тело, Оно – у которого нет связи ни с Эго, ни с Суперэго, как у любого травматика – раскручивает травму внутри себя путем эмоционального заражения и за счет склонности к перверсивному поведению. Так, за счет травмы, устанавливается связь между Оно толпы и Суперэго народа. И травма же амортизирует их базово конфликтное взаимодействие, может подменить собой Эго.

Как ребенок с высокой степенью вероятности выберет стратегии взаимодействия с травмой своих родителей, или выработает к ним контрстратегии, так и семья перенимает у общества способы построения отношений с избранной травмой. Например, если общество травмировано репрессиями и перестает служить для народа контейнером – члены семей также перестают рассчитывать на контейнирование своей первичной группой и перестают говорить между собой, хотя и сохраняют друг к другу доверие.

Перенимая традиции своего травмированного народа, семьи делают травму своем структурирующим фактором, включают ее в Суперэго, вписывают ее в сценарии перверсивных разрядок. И рожают детей, для которых быть травмированным – это образ жизни и нарциссическая защита одновременно. Так на втором уровне этой компьютерной игры мы уже имеем травматиков до мозга костей и по идейным соображениям.

Когда нарциссизм оказывается на стороне травмы - он переходит на сторону влечения к смерти. И вот в третьем-четвертом поколении ее носителей Мортидо уже устойчиво доминирует над Либидо. Последующие поколения деградируют, но выживают за счет перверсивных конструкций. Но к седьмому поколению травма становится уже сокрушительной, и ее носитель гибнет, не оставляя потомства. И так трансгенерационный объект убивает самое себя…

Но это судьба родовой травмы, которая не встречает сопротивления. Основываясь на личном опыте и опыте клинической практики, можно утверждать, что симптомы, порожденные влиянием призрака – фобии, навязчивости, соматические заболевания – постепенно отступают после того, как призрак будет извлечен из глубин бессознательного, когда травматические переживания удается связать с их реальным источником, воссоздать обстоятельства травмы, ее время и место. Так можно снижать интенсивность воздействия в индивидуальной истории. Но один в поле не воин, и для успешной работы с межпоколенческой травмой нужна терапия не только индивидуальная, но и семейная, групповая, не в одном поколении. Тогда и только тогда «родовое проклятие» начнет иссякать.