Давайте начнем с определения того, что такое травма. Я бы определила ее как событие в жизни субъекта, угрожающее его жизни или сохранности психики, или представляющееся таковым. Внезапное, существующее вне актуального опыта человека («такого не может быть»), прерывающее некую связь, историю отношений – с реальным или ментальным объектом – с человеком, идеей, мечтой, образом… событие, в проживании которого человек остается в одиночестве. То есть, о котором не с кем или невозможно поговорить.

Событие, после которого в той или иной форме наступает посттравматическое расстройство. Травмированный одновременно испытывает бессознательное желание вытеснить травму из своей жизни, изолироваться от нее, и вернуться в нее, чтобы прожить и интегрировать в опыт. Это приводит к флэш-бекам и сценарному поведению, постоянным попыткам воспроизвести травмирующую ситуацию.

Трансгенерационный объект — это тот груз, которые несут на себе потомки людей, которые не справились с проживанием своей актуальной травмы. То есть трансгенерационный объект — это та травма, которую вложили предки в своих потомков, и, одновременно с этим, тот материал, который находятся в центре внимания при работе с трансгенерационной проблематикой. Мы называем его «лакуна» «призрак», «мертвый объект», «горячий картофель». Все эти метафоры мы применяем для обозначения травматического по своей природе и одновременно недоступного осознаванию объекта.

Очень важная особенность трансгенерационной травмы в том, что при всей остроте, болезненности и травматичности переживания, которое она вызывает, осознание причины происходящего - невозможно. С человеком что-то происходит, но он не понимает, почему.

Объект причиняет серьезнейшие страдания, детерминирует поведение субъекта и при этом субъектам необъясним в рамках актуального опыта. А ведь самое страшное с точки зрения человека, личности как системы — это психоз. И все то, что заставляет человека подозревать себя в безумии, пугает его больше всего, пугает значительно серьезнее, чем например, какие-то физические травмы или соматические заболевания. Заболеть смертельной болезнью или даже умереть человек боится меньше, чем сойти с ума. В связи с этим всякого рода необъяснимые проблемы, необъяснимые нами самими состояния требуют от нас немедленного же объяснения, мы всегда должны опредмечивать свое необъяснимое переживание.

Трансгенерационная травма — это ситуация, когда в психике присутствует трансгенерационный объект. В тот момент, когда он включается, когда мы начинаем его ощущать, он мгновенно должен получить от нас же самих объяснение тому, почему так происходит.

Как такой внутренний объект будет обработан в психике человека со слабым отцом?

Отцом, представление о котором размыто, его роль неясна, отсутствует представление о том, как он выглядит, как должен функционировать.

Из-за этой расплывчатости образа внутренний отцовский объект в процессе формирования абсорбирует на себя другие явления, которые могут быть ассоциативно связаны с отцом, начальником, командиром, диктатором, Барином, Царем. Личность начинает использовать этих искусственных заменителей отца, как протезы.

Иногда вот таким отцом, как это не парадоксально звучит, может становиться сама травма, если она существует в психике уже в самом начале пути, то есть если это перинатальная или межпоколенческая, «родовая» травма.

В утробе матери ребенок контактирует, прежде всего, с материнским бессознательным, это происходит на уровне тела, внутриудобно психика еще практически не работает. У новорожденного и в первые месяцы жизни – практически то же самое. Бессознательное новорожденного – это копия его общего бессознательного с матерью.

И самый первый отец, с которым встречается ребенок, это идея отца в голове у матери. То есть настоящий отец, реальный, физически существующий может появиться в его жизни только после шести - восьми месяцев от роду, когда он выходит на Стадию Зеркала. До этого момента отец как отдельный объект для ребенка не существует, даже если этот мужчина заботливый, хороший осуществляет уход за ребенком, и даже если он вдруг делает это больше и чаще, чем сама мать. Ребенок все равно воспринимает его как «недомать», а не как отца. То есть идея об отце в голове у матери новорожденного – это то зернышко, из которого будет развиваться внутренний отцовский объект. И если трансгенерационное содержимое материнского бессознательного и то, что мать думает об отце ребенка в представлении младенца находятся где-то рядом, ассоциируются между собой, то у этих двух явлений есть шанс совпасть.

Младенец на раннем этапе своей жизни находится, по мнению Мелани Кляйн, на шизопараноидной позиции, пребывает в расщеплении. У него в это время уже есть Суперэго, но в отличие от «человеческого» Суперэго на более позднем этапе развития, это ранее, архаичное – бесчеловечно, оно сходно со структурами животной психики. Это монстр, холодный диктатор. Для того чтобы Суперэго стало более человечным, нужно преодолеть расщепление и выйти на депрессивную позицию. Поскольку для формирования управляющих и контролирующих структур психика использует отцовский объект, то при «благоприятных» условиях (когда травматическое содержимое материнского бессознательного перемешивается с ее идеями об отце ребенка) межпоколенческая травма на ранних этапах развития может встроиться в структуру Суперэго, иногда даже занять в нем значительное место, стать структурирующим фактором личности.

И мы начинаем тиражировать травматические ситуации в своей жизни и в жизни своих близких, под угрозой смерти или кастрации, будучи абсолютно уверены в том, что поступаем правильно и по совести. Травма как будто становится велением совести, условием получения права на жизнь.

Вероятность такого замещения только увеличивается в связи с тем, что в случае, когда отец слабый и мерцающий, его место в психике ощущается полупустым. А пустоту мы всегда стремимся заполнить, и заполняем ее в первую очередь монстрами и чудовищами. Теми ужасами, который переживает в одиночестве ребенок холодной провальной матери, жены мерцающего слабого отца. Так формируется внутренний преследователь, который отлично монтируется с травмой и может встраиваться в структуру Суперэго, особенно у параноидной личности.

И появляется человек, который воспринимает травму как ядро своей личности, центр собственного существования, скелет своей психики. Убери травму – и фрагментация неизбежна.

Терапия такого пациента сложна и продолжительна но, безусловно, возможна. Она сочетает в себе работу над глубинными личностными изменениями и работу с трансгенерационной и ранней травмой.