Тело, работающее вместо психики, будет ареной для осуществления взаимодействия между влечениями, оно будет замещать психику во всех ее процессах, включая психологические защиты.

Сегодна я хочу поговорть о телесном выражении проективной идентификации. С ее помощью человек создает вокруг себя эмоциональное пространство, в котором ему комфортно существовать. Потому что так удобно, так привык, потому что не умеет по-другому.

Что такое проективная идентификация?

Дадим несколько определений.

Проективная идентификация — психический процесс, который заключается в бессознательной попытке одного человека влиять на другого таким образом, чтобы этот другой демонстрировал поведение или переживал эмоции в соответствии с бессознательной фантазией данного человека о его внутреннем мире.

Проективная идентификация - архаичный механизм, который использует младенец по отношению к своей матери, так как у него на тот момент нет другого способа коммуникации. Он еще не может не только говорить, но даже жестикулировать. И он сам не всегда понимает, чего он хочет. Если мать эмпатийно настроена к своему ребенку, она будет податлива к его проективным идентификациям и сможет понять его и успокоить.

Здесь мы можем говорить о способности матери грезить наяву о своем ребенке и ее любви, выраженной в грезах. Так чувственный опыт трансформируется в психическое и аффективное переживание, и ребенок эмпатийно к матери учится такому переживанию, эта материнская функция будет постепенно интроецироваться малышом, встраиваться в его психику.

Это система контейнер-контейнируемое, которая относится к матери и грудному ребенку, пациенту и аналитику, супругам в паре.

И этот взаимообмен, круговорот проекций и интроекций мы и будем называть проективной идентификацией.

А теперь представим себе, что происходит, если мать вместо того, чтобы грезить благополучно для ребенка, сама переживает фантазии преследования. Это может быть ужас перед инцестом, совершившимся в ее бессознательном, когда ребенок представляется ей жутким монстром, рожденным в кровосмесительной связи. Или она переживает ребенка как собственного убийцу, пожирающего ее изнутри, разрывающего ее на части, символизируя ее собственную вытесненную ненависть к матери. И так далее.

Параноидных идей может быть множество.

И в какие бы формы не облекалась материнская фантазия преследования, суть происходящего будет одна и та же – ребенок фактически становится контейнером для «плохих», садистических импульсов своей матери.

Мелани Кляйн работала с детьми и обнаружила, что ребенок в процессе игры раскрывает свои угрожающие и садистические фантазии, агрессивные и сексуальные импульсы, пытаясь их расположить во внешних игровых объектах и предметах. Если эти угрожающие фантазии удерживаются в бессознательном ребенка, происходит торможение его развития, не развиваются процессы символообразования, мышление, снижаются когнитивные способности, интерес к играм и учебе.

Таким образом, мать, отказываясь предоставить себя в качестве контейнера для агрессивных импульсов ребенка, фактически тормозит его развитие, не позволяет выстраиваться связям возбуждение-желание-аффект-разрядка и формирует у ребенка оператуарные зоны.

Эти оператуарные зоны, являясь фактически пустотами в психике ребенка, и становятся зонами размещения в процессе проективной идентификации садистических импульсов матери. Природа не терпит пустоты ни в своем соматическом, ни в психическом проявлении. Уже поэтому пустоты являются «зонами риска», они очень уязвимы по отношению к возможности размещения в них различных проекций.

Внутрипсихически человек, которого лишили возможности «отрастить» нормальную психику, перерабатывать все эти процессы не может, происходит соматизация.

Что такое оператуарная зона в ее телесном выражении?

Это зона «бесчувствия», через которую не проходят нервные импульсы. Откуда невозможно получить обратную связь, «бермудский треугольник» в океане человеческой плоти.

Она состоит из клеток, у которых потеряна способность взаимодействия с окружающими тканями. В норме клетки различных тканей контактируют между собой, подают друг другу сигналы и так поддерживают баланс своего присутствия в организме. Наши клетки перестают распознавать любые сигналы, внешние и внутренние, ни об ограничении деления, ни о «смерти», «старении». Они строят собственную кровеносную систему, начинают перемещаться в организме без его реальной потребности. Они создают мощные стратегии сопротивления иммунитету. Скопление таких клеток – это опухоль.

И оператуарное, «мертвое» пространство с «чужим» агрессивным импульсом может быть соматизировано именно так.

Иммунитет как будто «пасует» перед раковой опухолью, не может от нее защищаться. Ведь ребенок не может сопротивляться матери, он скорее умрет, чем поставит под сомнение ее всемогущество. И сама природа подталкивает его интроецировать материнскую продукцию – ведь она должна быть грезами, способствующими его выживанию и развитию.

Если процесс происходит непосредственно в отношениях с матерью, заболевает ребенок. Фактически мать и младенец меняются местами, ребенок вмещает агрессивные отщепленные части матери, а мать интроецирует грезы ребенка о ней как о заботливой и любящей, обеспечивающей безопасность. Этими грезами ребенка снабжает инстинкт самосохранения, тот самый, который помогает новорожденному детенышу найти заветный сосок. Мать, интроецируя эти грезы, получает мощнейшую нарциссическую подпитку, «узнает» о своей грандиозности и величии. Именно эта мать-эмбрион и разрастается внутри ребенка опухолью.

Если реактивация ранних младенческих конфликтов происходит во взрослых отношениях – заболевает взрослый человек.

Итак, мы говорим о детях, судьбой которых становится - принятие в себя и переживание спроецированной родителем отщепленной агрессивной части.

Наиболее покорные, преданные дети соматизируют эту проекцию как опухоль, способные на бегство – прячутся в зависимость или шизофрению, наиболее жизнеспособные предпринимают «убийство» родителя, полностью выходя из контакта с ним. Трагедия в том, что лишение такого контейнера часто приводит к образованию опухоли у самого обладателя контейнируемого, и символическое убийство родителя становится почти реальным. Этаким отказом от оказания помощи ценой собственной жизни. И здесь приходит вина, идентификация с умершим и соответствующий результат для состояния здоровья.

Потеря «контейнера» может происходить не только в обстоятельствах бунта детей, но и в ситуациях, когда они создают семью и уходят (именно поэтому такие матери стремятся разрушать личную жизнь своих детей или держать их вместе с семьей при себе), или когда они умирают. Аналогичными являются обстоятельствах разрыва или потери партнера, супруга, который был таким «контейнирующим младенцем». Во всех этих и аналогичных ситуациях потеря объекта, подверженного проективной идентификации, становится онкогенным фактором.

Мы рассмотрели три ситуации, когда соматическое использование психологической защиты проективной идентификацией становится смертельно опасным.

1. Это размещение внутри себя проекции родителя или символизирующего родителя партнера;
2. утрата возможности проецировать свое отщепленное содержимое;
3. идентификация с умершим от онкологического заболевания, смерть которого вызывает чувство вины за «неоказание медицинской помощи».

Понимание связи опухолевого процесса с процессом проективной идентификации очень важно, потому что именно в отношениях с аналитиком и переписываются набело схемы ранних отношений с матерью. Аналитик становится контейнером для больного, проецируя на него свои фантазии о нем, грезит о его здоровье и развитии, способствует его выздоровлению.