В современной психоаналитической концепции психосоматического попытки трактовать отдельно взятые симптомы как соматические реакции на психические события сменились идеей о психосоматическом функционировании человека с определенным типом личности, который французский психиатр и психоаналитик Пьер Марти назвал оператуарным. Суть этого функционирования в том, что психические процессы, переживания, создание психических репрезентаций событий и объектов оказываются для психики непосильной задачей, которую вынуждено решать тело с помощью различных функциональных нарушений и заболеваний.

Как, почему это происходит? Почему один человек способен к психической переработке своих переживаний, а другой – нет? Каковы истоки этой проблемы? Когда она зарождается?

Очень важная роль в понимании истоков онкологических и аутоиммунных заболеваний принадлежит перинатальной психологии. Впервые на мысль о значении эмбрионального периода развития навела меня информация о том, что в ряде современных исследований канцерогенез рассматривают как форму злокачественного регрессивного эмбриогенеза. То есть, раковые клетки – это здоровые клетки человеческого организма, которые «впали в детство». Причем в самое раннее, перинатальное детство, детство в чреве матери.

Одним из первых идею о роли перинатального периода в жизни человека начал развивать известный аргентинский психоаналитик Луис Кьоцца. Он вводит понятие «Фетального Я» или Я эмбриона, внутриутробное Я. Именно это Я, сталкиваясь с реальностью внешнего мира в момент рождения, принимает решение о своем состоянии здоровья в настоящем и будущем. И если жизнь человека подвергалась опасности еще во внутриутробном периоде, или если сам момент его зачатия был следствием конфликта и соперничества родителей, вместо любви и слияния, то его бессознательное будет говорить с миром на языке онкологических или аутоиммунных заболеваний.

Психическая травма (психологическая травма, психотравма) – по аналогии с физической травмой – это состояние нарушения целостности психики, вследствие чего психика не в состоянии функционировать здоровым, нормальным образом. Травматическая реакция возникает в ситуации чрезмерного стрессового воздействия на организм. Это может быть угроза жизни и/или здоровью, или ситуация, воспринимаемая психикой человека как таковая в момент происходящего.

…То, что происходит, именуется в психоаналитической психотерапии «вторичным нарциссизмом», явившимся результатом разрыва приобретенных связей или «четырех крайних опасностей» - потери объекта, потери любви объекта, кастрации (в значении вынужденного ограничения или отказа от реализации гендерных и пр. функций индивида) и аннигиляции (уничтожения, растворения в пространстве), как дезинтеграции Эго, как неспособности личности регулировать и координировать внутрипсихические и внешние для психики отношения.»

В дообъектном состоянии из вышеперечисленного, по-видимому, можно говорить только об аннигиляции, вероятность которой становится первым опытом внешних и внутренних отношений.

В момент реакции на травму в древних структурах мозга (в лимбической системе) происходит сбой, и состояние травматического переживания фиксируется как постоянное «здесь и сейчас». С этого момента, человек некой частью себя как будто постоянно остается «замершим» в той самой ситуации, не имея возможности отреагировать, завершить ее.

Что может настолько травмировать ребенка во внутриутробном состоянии? Любая угроза жизни ребенка во время беременности матери, особенно исходящая от самой матери – когда у нее есть предшествующий этой беременности опыт абортов, который волей-неволей воспроизводится в психике женщины после наступления новой беременности, когда она решает, рожать ребенка или нет, колеблется, когда отец ребенка бросает беременную женщину и она сама переживает одиночество и отвержение – и сюда же, безусловно, относится девиантное материнство, когда плод развивается в условиях интоксикации и недостатка кислорода.

Результатом пренатальной травмы (фиксации) пациента будет стремление фиксированной психики снова и снова возвращаться к внутриутробному состоянию.

Чем характерно внутриутробное состояние? Одиночеством (оно безобъектно). Скованностью, относительной неподвижностью. И весть твой мир – только один человек, внутри которого ты находишься. Это твоя мать. Как это может проявляться, отыгрываться в реальности?
- Как аутистические состояния. Аутизм, шизоидность.
- Как зависимости. Безобъектное состояние плюс глубокий инфантилизм.
- Как ожирение. Пребывание в слоях жира, как в околоплодных водах.
- Эссенциальная депрессия, которая закономерно заканчивается тяжелым соматическим заболеванием (белое безмолвие). Есть болезни, которые как будто призваны поспособствовать преодолению пренатальной фиксации. Это опухоли, которые можно рассматривать как соматизированные объекты, или тяжелые аллергические состояния, когда пациент «проваливается» внутрь враждебной среды (материнского тела). В «аллергических» объектных отношениях (Пьер Марти) человек общается с объектом, как с самим собой, проникшим внутрь партнера. Согласитесь, что при всей видимости контакта это, по сути, пребывание человека наедине с самим собой. Но, привыкнув взаимодействовать с тяжелым заболеванием, человек может преодолеть страх перед объектными отношениями и окажется способным их завязывать.
- еще одной характерной особенностью перинатальной фиксации является потребность в постоянном осуществлении амбициозной экспансии, расширении своего влияния, стремительном росте величия. Именно этот стремительный рост, увеличение в размерах, постоянные трансформации – и есть характерные особенности эмбрионального развития. Нарциссический крах, прерывающий возможность осуществления этой экспансии, может соматизироваться в виде раковой опухоли, чей стремительный рост подобен росту эмбриона.
Пролонгированной травмой, начало которой относится ко внутриутробному периоду, можно считать так называемое «конфликтное зачатие». Оно происходит в том случае, когда ребенка зачинают родители, между которыми существуют непримиримые противоречия – социальные, культурные, мировоззренческие. И каждый из них требует от ребенка безоговорочного принятия именно его идеалов и образа жизни, с полным отрицанием, фактически уничтожением другого родителя. Ребенок этого сделать не может, и попадает «в клещи» - он или убивает половину себя – это смерть, или не выполняет требования родителей – для детской психики это тоже самоубийство.

Внутри Самости этот конфликт выглядит следующим образом: родители перекрестно проецируют друг на друга свое влечение к смерти, и, пока существует пара, партнерам удается с ним справляться. Но этот процесс разрушает их ребенка, проецируясь на внутренний мир малыша с самого момента его зачатия. Ребенок рождается запрограммированным на самоуничтожение. В дальнейшем этот конфликт может быть соматизирован как аутоиммунное заболевание.

Также очень важное значение для понимания сути психосоматического функционирования имеет концепция психосоматической терапии Гюнтера Аммона.

Аммон выдвигает идея о том, что психосоматическое симптоматическое поведение следует межличностной динамике, в которой мать заставляет ребенка отказаться от развития и отграничения собственной идентичности и принять вместо этого псевдо идентичность носителя симптомов, когда мать может поддерживать собственную псевдо идентичность. Психодинамическое исследование регулярно демонстрировало наличие у самой матери значимых бессознательных конфликтов с собственной интернализованной группой, которые она отреагировала в актуальной ситуации пер­вичной группы.

Такого ребенка в пубертатном периоде с высокой степенью вероятности ожидает крах сепарации, который будет воссоздаваться не сепарированной матерью в рамках проективной идентификации. Из этого ребенка вырастает взрослый, который является носителем конфликта не только его собственной первичной группы, но и интернализованной группы его матери. Так «психосоматическое воспитание» принимает трансгенерационный характер и тяжесть соматики из поколения в поколение идет по нарастающей, становясь отражением суммирующихся от поколения к поколению конфликтов, которые в момент психической травмы срабатывают подобно кумулятивному снаряду, «выстреливая» злокачественную опухоль.

В бессознательном отсутствует ощущение протяженности во времени. И переживание травмы, по сути, накопленной поколениями, происходит из здесь и сейчас, из сейчас и всегда, что делают переживание абсолютно запредельным по интенсивности, невозможным для ментализации. Терапевтическую задачу здесь можно сформулировать как необходимость «развернуть» переживания, сконцентрированные в одной точке пространственно-временного континуума и соматизированные как раковая опухоль, во времени и пространстве. Именно поэтому при работе с онкологическим пациентом очень эффективен трансгенерационный анализ. Анн Шутценбергер, его родоначальница, много работавшая с онкобольными, пишет о том, насколько терапевтично бывает уже одно составление генограммы. Генограмма разворачивает конфликт во времени, помогает от дифференцировать собственные переживания от не переработанных травм предшествующих поколений.

Развернуть конфликт в пространстве позволяет сочетание индивидуальной и групповой психотерапии, описанное Гюнтером Аммоном в его книге «Психосоматическая терапия». Он пишет, что существенным здесь является прежде всего, расщепление переноса, в особенности интенсивного и симбиотического у психосоматический реагирующих пациентов, достигаемое благодаря расширению числа участников терапевтической ситуации. Формируется «мультилатеральный перенос», который позволяет легче осознавать и переносить выбросы деструктивной агрессии.

Огромный вклад в понимание психосоматического пациента и его способа функционирования вносит введенное французской школой психосоматики понятие «оператуарная жизнь».

Оператуаное мышление – это ситуация, когда мозг работает в режиме видеорегистратора. Не происходит связи между сенсомоторной и когнитивной сферой, тогда как моторная – первооснова. Это мышление делибидизированное, конкретное, прагматичное, без связи с символами и фантазиями. Отношения «матовые», безжизненные. Сны и психические представления бедные, повторяющиеся, ограничивающиеся актуальными событиями. Это мышление иллюстрирует действие и следует за ним в ограниченном временном поле. Их рассказы линейны, последовательны.
· Матовым является само существование. Эссенциальная депрессия – это депрессия, протекающая бессимптомно, точнее, с негативной симптоматикой и предваряющую тяжелые соматические заболевания.

Негативность симптоматики при эссенциальной депрессии выражается в стирании чувств, особенно боли, вины и тревоги. Исчезают носители сексуальных и исторических смыслов, можно говорить об общем снижении либидинального тонуса. У пациента наблюдается вялость, отсутствие фантазий и способности радоваться жизни. Психика как будто поражена скрытой трещиной, в которую уходят чувства, и душа человека «пересыхает».

Итак, замена психического переживания соматическим заболеванием называется соматизацией. Является ли соматизация судьбой влечений? Давайте попробуем разобраться. Еще со времен Фрейда мы выделяем
Либидо и Мортидо – две силы, два влечения, обеспечивающих движение человека по коридору жизни. Либидо – это влечение к жизни, сила жизни, это само проявление жизни, существование жизни в пространстве и во времени. Мортидо – это сила, ограничивающая либидо, обеспечивающая конечность жизни, влечение к смерти как к первичному статичному состоянию, состоянию небытия, из которого живое было выведено на время в состояние бытия.

Вся наша жизнь есть, по сути, танец, танго этих двух влечений, их переплетение, взаимодействие, связывание и развязывание. «Правильное» место для пребывания влечений – это человеческая психика. На двух уровнях личностной организации – невротическом и психотическом – психика работает хорошо, она энергетически наполнена и продуктивна. У психотика отсутствует тестирование реальности, но содержимое психики яркое и насыщенное. Бред, галлюцинации… Психика становится слабой и бледной на пограничном уровне, она не выдерживает переживаний, и функция психической переработки событий жизни и объектных отношений «сваливается» в тело.

В этой ситуации тело начинает выполнять две функции – свою «родную», физиологическую, выживания, жизнеобеспечения – и инстинктивно-влеченческую. Тело становится инстинктивно влеченческим и зачастую функционирует вопреки заложенному в него природой инстинкту самосохранения. Это происходит вследствие того, что Либидо сохраняет свои свойства в психике, на уровне тела оно становится сродни Мортидо, приобретает его свойства. То есть, если человек не находит места для любви в объектных отношениях, и не может также реализовать в реальности свой творческий потенциал, то вся сила его любви обрушивается на его собственное тело и разрушает его, «залюбливает до смерти».

Фрейд считал, что Я обладает тремя путями защиты себя от влечения к смерти: мазохизм, проекцию и использование влечений к смерти в процессах жизни. Мазохизм основан на нейтрализации влечения к смерти влечением к жизни. Влечение к смерти «обезоруживается» удовольствием, получаемым от его реализации. Проективное решение основано на смещении вовне, на объект, влечений к смерти, которые становятся, таким образом, влечениями агрессивными или разрушительными, направленными на выживание, самосохранение. Использование влечений к смерти в жизненных процессах основано на их сплетении с влечением к жизни и обепечении динамики развития.

Но это пути Я, которое на этапе младенческого первичного нарциссизма было либидинозно инвестировано матерью, ее эмпатией и заботой, ее собственным влечением к жизни.

Если же ядро первичного нарциссизма не сформировано в результате дефицита материнской функции, если этот дефицит никак не восполнен в процессе развития ребенка, то его Я сформируется больным, дефицитарным, нарциссически хрупким.

И именно в этом случае для борьбы с влечением к смерти будет использоваться соматическое решение. Сутью этого решения является противопоставление физической боли, создаваемой болезнью, когда Либидо, репрезентируемое органами, приобретает свойства Мортидо, и собственно влечением к смерти, осуществляющим боль психическую.

Эти две боли, противонаправленные векторно и сходные по модулю, создают момент тишины, обезболивания, обеспечивают передышку, дают человеку шанс «перезагрузиться», собрать остатки живого (психического) Либидо и выжить.

Решение это крайне рискованное, далеко не всегда удачное, это, по сути, последняя крайняя мера по восстановлению нормального функционирования личности. Понимание сути этого процесса представляется мне необыкновенно важным для создания «канвы» психотерапевтической работы с тяжелыми соматическими пациентами.

. Терапия

Безусловно, истоки соматизации нужно искать в ранней истории пациента. Здесь, безусловно, присутствует пережитый опыт боли, составляющей незаживающую нарциссическую рану. Нередко обнаруживаются в истории переживания, которые Ференци называл «смешением языков взрослого и ребенка» и приводят к интранарциссическому расщеплению, которое противопоставляет процессу регрессии некую травматическую прогрессию. В этой травматической прогрессии узнается концепция недоношенного Я М.Фэна. Проще говоря, наши пациенты когда-то преждевременно обрели ряд психологических реакций взрослого человека, стали «маленькими старичками». Здесь можно говорить об «интериоризации негатива» А. Грина, при которой естественный ход развития психики, обусловленный принципом удовольствия, нарушается и психика начинает ускользать от моделей поведения, продиктованных положительным опытом. То есть, вместо стремления к получению удовольствия, психика стремится туда, где привычно плохо. Такая необходимость в сверхраннем взрослении приводит к тому, что формируется жесткое, крайне ригидное массивное Суперэго, оно состоит из фактически проглоченных, не интегрированных интроектов значимых взрослых. Жесткое Суперэго не дает Эго формироваться. Не отдает контроль. Не дает ребенку взрослеть, поглощает его.

И когда к вам приходит такой пациент, то вы видите перед собою ребенка, погребенного под грудой жестких интроектов. И именно это Суперэго и предъявляется вам изначально как вся личность. И выглядит эта личность потрясающе правильной и патологически здоровой. С неизвестно откуда взявшейся серьезной болезнью.

Логика, симпатизирующего субьекта, возможно, идет вразрез с принципом удовольствия, потому что пренатальная травма нарушает базовое представление, саму идею удовольствия. Блаженство комфорта и счастье безопасности, замещены «американскими горками» между жизнью и смертью.

Необходимость справляться с пренатальной травмой «запускает» психику раньше времени, когда она еще не готова функционировать. Если ребенка вынуждать ходить, когда кости еще недостаточно окрепли, они могут деформироваться и сформироваться неправильно. Если слишком рано встать на ноги после серьезного инфекционного заболевания, сердце может не выдержать нагрузки, к которому оно еще не готово, и оказаться серьезно поврежденным.

Психика, активированная в пренатальном состоянии, развивается по своим, болезненным законам. В частности, ребенок не выходит здоровым образом на фазу практики, всемогущества.

В благоприятных условиях на этой формируется ощущение «Я могу все». В нашем случае речь идет о формировании установки – Всемогущественная преследующая мать может все. И я могу все, пока подчиняюсь ей. Без нее я ничего не могу, ее утрата или немилость означает смерть. Выполнение требований суперэго становится важнее собственной жизни. Ибо невозможно почувствовать собственную ценность, невозможно по-настоящему ощутить себя встроенным в реальность. Ты все время как будто просачиваешься в жизнь исподтишка, пока мама не видит.
В результате внутренние объекты не формируются, возможно только интроецирование внешних. Зачастую именно болезнь становится для таких людей первым опытом формирования объектных отношений.

Через переживание всемогущества формируется взрослая часть, Эго, основа, к которой восстанавливается человек после соматизации. Выздоравливает. Родившейся в состоянии распада, не переживший собственное всемогущество, интроекцирующий для этого садистическое ригиднгое суперэго, регрессирует к состоянию распада (заболевает или умирает). Для того чтобы избежать разрушения, нужно искать опору для психической реорганизации, превращения в другого человека. Нужно выстраивание параллельной системы функционирования психики.

Итак, поговорим об особенностях психоаналитической техники при работе с психосоматическими пациентами.

В психоанализе сеттинг, его условия, особенности их соблюдения имеют самостоятельное терапевтическое значение. При работе с тяжелой психосоматикой есть свои особенности сеттинга.

Отличительной особенностью личности такого пациента является жесткое, крайне ригидное массивное Суперэго. Пациент - личность, остро страдающая от несвободы Самости, подавления ее, содержания в тюрьме, она не только несвободна, она в состоянии худшей несвободы – она невидима. Она пожирается Суперэго как репрезентацией некоей значимой фигуры, и болезнь призвана излить гнев по отношению к этой фигуре (и Суперэго как к самому себе – посмотри, что ты со мной делаешь!).

Жесткое Суперэго не дает Эго формироваться. Не отдает контроль. Не дает ребенку взрослеть, поглощает его. И в начале терапии является серьезнейшим препятствием, источником мощного сопротивления. Ведь терапия, по сути, угрожает его существованию.

В работе соматизации сама болезнь является правопреемником Суперэго. Можно говорить о том, что болезнь – это исполнитель приговора, вынесенного Суперэго.
На начальном этапе терапии важно получить в переносе функцию Суперэго пациента на себя, заменить его на терапевта. Это вполне возможно, ибо эта структура у больного всегда представляет из себя вполне конкретного человека, значимого взрослого.

И здесь будет очень полезно установление жесткого сеттинга. Само установление его и контроль за его соблюдением будут говорить с пациентом на знакомом языке управляющей инстанции.

И далее, когда вы почувствуете, что замещение произошло – начинайте потихоньку позволять больному расшатывать сеттинг, делайте его под влиянием пациента более гибким. Эго больного – это росточек, развитие которого остановлено лежащей на нем асфальтовой плитой Сверх-Я.

Дайте пациенту почувствовать, что асфальт крошится и рассыпается под его влиянием – и Эго начнет развиваться, расти, выздоравливать. На этом этапе очень терапевтичен переход аналитика из доминирующей в партнерскую позицию.

На бессознательном уровне это будет воспринято пациентом как признание его права быть самим собой, в конечном итоге – права на жизнь, которое у пациентов с такой проблематикой от рождения находится под вопросом.
Контрперенос при работе с психосоматикой, особенно тяжелой, имеет свои характерные особенности.

Перенос (или Трансфер от англ. transference) — психологический феномен, заключающийся в бессознательном переносе ранее пережитых (особенно в детстве) чувств и отношений, проявлявшихся к одному лицу, совсем на другое лицо. Например, на психотерапевта в ходе психотерапии. Был замечен и описан Зигмундом Фрейдом, показавшим его первостепенную важность для понимания клиента (пациента) в процессе психоанализа.

Контрпереносом в свою очередь называется перенос, возникающий у терапевта на клиента. Считается, что правильная интерпретация контрпереноса также важна для понимания, происходящего в ходе психоаналитического процесса.

Кляйнианский психоаналитик Ракер связал контрперенос с таким явлением, как психологическая защита проективной идентификацией. В этом контексте контрперенос становится взаимодействием аналитика с проективной идентификацией анализанта. Он различает конкордантный и комплиментарный контрперенос. В первом случае терапевт функционирует в контрпереносе как отщепленная часть пациента, а во втором – как его значимые внешние объекты.

Как писал Винникотт, следует различать объективный и субъективный контрпереносы.

• Объективный контрперенос отражает происходящее в терапевтическом поле и служит на пользу анализу.
• Субъективный контрперенос есть собственные реакции аналитика на перенос пациента, считается, что он препятствует анализу.

Одним из основных признаков субъективного контрпереноса есть его выход за пределы терапевтического поля, повторяемость в работе с различными пациентами.

Работая с психосоматическими пациентами, я отследила у себя как у психотерапевта такое явление, как соматизированный контрперенос. Это явление заключается в разного рода недомоганиях, возникающих в одном ритме с сеттингом определенных пациентов и не свойственных организму в обыденной жизни.

Соматизированный контрперенос также можно разделить на виды:

• конкордантный, когда недомогание служит символизацией конфликта, вносимого пациентом в терапевтическое поле,
• либо комплементарный, когда можно говорить о заболевании как о форме поведения, свойственной значимому для пациента объекту.

Соматизированный контрперенос необыкновенно ценен как регресс аналитика вместо пациента к самым ранним, пренатальным и младенческим переживаниям последнего, которые не поддаются реконструкции на вербальном уровне.

Можно говорить и об объективной и субъективной форме данного явления, основываясь на фиксации контрпереносного недомогания в терапевтическом поле либо распространении и вне его. Если объективный соматизированный контрперенос безусловно полезен для анализа и должен быть немедленно исследован по его возникновению (а как вы думаете, почему я сейчас кашляю? В качестве кого я могу сейчас кашлять?), то с субъективным состоянием и его анализом дело обстоит сложнее.
Безусловно, психоаналитическое поле – не место для пребывания собственных переживаний аналитика. Однако психосоматический пациент столь глобально замуровывает собственную психическую жизнь, что, с моей точки зрения, в ее поиске и реконструкции все средства хороши.

И в этом случае субъективный контрперенос как личная реакция аналитика на некое явление в психической жизни пациента может служить мотивацией к более внимательному поиску и раскрытию этого явления, может считаться его «уликой» и в таком контексте может быть использован в анализе.

Также очень важно понимать, что терапия психосоматического пациента – это, по сути, детский анализ. Во-первых, потому что перед вами родитель и ребенок. Родитель оплачивает анализ и считает себя вправе требовать, чтобы вы «исправили» его чадо и сделали его снова тихим и послушным. Анализ же направлен на формирование зрелой идентичности ребенка, на его сепарацию и, в символическом смысле, убийство родителя. Только в нашем случае оба эти персонажа – перед вами в одном лице вашего пациента.

Поэтому на начальном этапе терапии будет очень полезна просветительская работа, раскрытие основных понятий и теорий психоанализа, и понимание того, что эта работа направлена на снижение тревоги Суперэго. Проще говоря, мы «забалтываем» его, убеждаем в том, что ребенок занят безопасным хорошим делом и можно расслабиться, и отвлечься.

И одновременно работать с детской частью в техниках детского анализа. Ведь Эго-то практически нет, и техники, рассчитанные на взрослого, применять просто не к кому. Установление контакта замечательно описано Анной Фрейд в книге «Теория и практика детского психоанализа»

«Рассмотрим еще раз мои приемы. Я обещаю маленькой девочке, что она выздоровеет: при этом я исхожу из тех соображений, что нельзя требовать от ребенка, чтобы он пошел по неизвестной ему дороге с незнакомым ему человеком к цели, в которой он не уверен. Я исполняю его очевидное желание зависимости от авторитета и уверенности в успехе. Я открыто предлагаю себя в союзники и вместе с ребенком критикую его родителей. В другом случае я веду тайную борьбу против домашней обстановки, в которой живет ребенок, и всеми средствами домогаюсь его любви. Я преувеличиваю опасность симптома и пугаю пациента для достижения своей цели. И, наконец, я вкрадываюсь в доверие к детям и навязываю себя им, хотя они уверены, что отлично могут справиться и без меня.»

И дальше мы пойдем по пути создания сказок, как продолжения толкования сновидений, использования арт-терапевтических техник, игры. На этом этапе будет преждевременна интерпретация переноса, и несомненна польза в выдерживании агрессии.
Наблюдая за больными пациентами, можно заметить, что эти люди как будто «парят» над собственным телом, относятся к нему с настороженностью и легким отвращением. Оно как будто им не принадлежит.

Современные немецкие психоаналитики создали теорию, которая говорит о том, что тело психосоматического больного функционирует не как часть его личности, а как переходный объект.

То есть, можно говорить о том, что заболевание формируется по аналогии с перверсной сексуальностью. Когда сексуальное возбуждение отклоняется от естественной цели (полового акта) и формируется посредством переходного объекта, которым может быть предмет (фетишизм), картинка (вуайеризм), часть тела и т. д. И переход к полноценному половому акту возможен только через отношения с переходным объектом, а с развитием перверсии может стать ненужным или невозможным.

При психосоматике переходный объект аналогичным образом используется для разрешения межличностных конфликтов. При невозможности прямого контакта в межличностном взаимодействии (когда объект слишком важен, чтобы подвергать отношения с ним опасности, непосредственно выражая негативные чувства по отношению к нему, когда объект необходим и одновременно опасен, когда понимание с его стороны представляется невозможным, когда собственные чувства воспринимаются как источник опасности отвержения – и т. д. и т. п.) в качестве переходного объекта используется собственное тело. Фактически избивается, как знаменитая японская кукла, замещающая свой прообраз – начальника.

Очевидно, что для того, чтобы такое «поведение» было возможно, контакт с собственным телом у пациента должен быть изначально нарушен.

Этот контакт должен формироваться и развиваться на первом году жизни человека, когда младенец основную часть времени проводит на руках у матери. И материнское тепло, материнская любовь, выражаемая именно в физической ласке, внимании к телесным нуждам младенца, в удовлетворении его потребностей, формируют взаимоотношения ребенка со своим телом, учат понимать и принимать его.

Ведь в первые месяцы жизни собственное «Я» младенца практически неотделимо от телесных ощущений и физических потребностей. И ощущая любовь матери к своему телу, ребенок учится любить и принимать его.

Если же физический контакт с ребенком проходит с большим напряжением для матери, если она ощущается отстраненной и холодной, жесткой, отвергающей (как в случае послеродовой депрессии или неопытности матери и ее страха перед ребенком, или если у самой матери нарушен контакт со своим телом, и это нарушение транслируется ребенку) — то будет формироваться отторжение от своего тела, привычка существовать как бы вне его.

Мать, которая не хотела ребенка, стремится преодолеть свое отвержение преувеличенной заботой, добивается идентичности в роли матери,
«обслуживая» тело младенца преувеличенно идеально по часам – и транслирует ему, что его тело – лишь инструмент для обретения идентичности, а не часть ее.
Тело не ощущается как часть себя, оно функционирует как кукла под управлением кукловода. И, используя эту куклу, можно разыгрывать разные интересные спектакли. В том числе символизировать с ее помощью внутренние конфликты, доносить информацию о себе до безразличных к твоим нуждам близких. Ведь если всерьез заболеешь, то «они, наконец, увидят, они, наконец, попляшут».
Конечно, важнейшей психотерапевтической задачей является трактовка, расшифровка симптома. Избавление больного от символизации проблемы на телесном уровне.

Использование арт-терапевтических методов оказывается эффективным не только в качестве «языка», на котором происходит общение с бессознательным, но и как способ замены тела в качестве переходного объекта другим, внешним, созданным самим пациентом переходным объектом. Таким образом, мы снижаем риск повторной соматизации конфликта, над которым работаем.

Не менее мне представляется восстановление, воссоздание контакта со своим телом. Чтобы, что называется, «неповадно было» использовать свой организм в качестве кукольного театра. Чтобы осознание смертельной опасности этой игры запустило инстинкт самосохранения, включило дремлющий иммунитет.

На этом этапе работа уже может пойти как ранняя совместная терапия матери и младенца с постоянным изучением участия телесности, соматических проявлений в анализируемом материале.

По большому счету, врожденный потенциал ребенка раскрывается ровно настолько, насколько мать способна угадать его, принять и выдержать. Максимально раскрытый потенциал становится здоровьем и креативностью, а запертый, похороненный в теле – болезнью, ригидностью, алекситимией, неспособностью к ментализации. Терминов много… Клиническая картина одна.

И анализ будет второй попыткой осуществить задачу, в которой родная мать потерпела фиаско. Вернуться к точке прерывания и переписать ошибочно пройденный путь набело не представляется возможным, ибо невозможно перерожать человека набело, не убив его… Необходимо выстроить параллельную, альтернативную систему отношений мать-дитя, с новыми связями, новыми внутренними объектами. Как же это сделать?

Этот вопрос задает себе любой психоаналитик, решивший «связаться» с этой нелегкой задачей.
- Как услышать и расшифровать то, что немо?
- Как понять то, что никогда не было осознано?

Где именно, в какой точке пространственно-временного континуума лежит «завязь» болезни, источник психосоматического процесса?
Очевидно, это БСЗ – кипящий котел инстинктов и влечений, вместилище всех неосознаваемых решений и реализующих эти решения действий. Действие (симптом, диагноз) мы еще можем осознать, заметить, а само решение остается глубоко в бессознательном.

Понимание того, что психосоматическое решение рождается в бессознательном, дает ответ о временных рамках его рождения. Ибо в БСЗ есть только одна категория времени – ВСЕГДА. Потому что есть только СЕЙЧАС.

Как же, где, в какой момент психическое решение становится соматическим и наоборот?
Этого момента и места не существует. Как не существует и отдельного пространства для существования психики. Есть сам человек, обладатель слитого воедино телесного и психического, и каждый квант человеческой жизни есть, по сути, психосоматическое решение.

Для того чтобы понять суть этого процесса, нужно обратиться к идее энергии, общей для психического и соматического выражения. Эта идея принадлежит французской школе психосоматики. Энергия эта общая и, безусловно, подчиняется закону сохранения энергии. Но далее, внутри системы, происходят качественные превращения этой энергии, трансформации ее из психического в соматическое и обратно.

Так можно проследить движения боли, перемещения ее между душой и телом, в зависимости от прочности психики обладателя этой боли. Система перемещает боль в ту область, где ее пребывание (боли) не угрожает системе (личности) немедленным разрушением. Еще Фрейд писал о своих наблюдениях того, как острейшие неврозы сходили на нет в момент серьезной физической травмы или тяжелого соматического заболевания. То, что отсутствует в психической переработке в форме репрезентантов (внутренних объектов), будет найдено в теле в виде функциональных нарушений.

Таким образом, существует энергетическая общность между отношениями с внешним объектом, отношениями с внутренней репрезентацией внешнего объекта (внутренним объектом), ментальной активностью, в том числе фантазматической, и соматическими дисфункциями.

И одной из главных задач аналитика будет отследить пути трансформации психического в соматическое и способствовать «перезапуску» системы и трансформации энергии в обратном направлении.

Решение этой задачи потребует особого навыка психоаналитического слушания, ибо в отличие от типичной психоаналитической ситуации, где терапевт слушает и отслеживает содержимое психики пациента, чтобы проанализировать то, что там ЕСТЬ, при анализе психосоматической личности необходимо услышать то, чего в психике НЕТ. Возможно, и никогда не было. В то время, когда это содержимое ДОЛЖНО там БЫТЬ. И это несуществующее в психике содержимое и будет неосознаваемым соматическим решением.