От РПП к национальной травме

Сегодня психоанализ уже подробно описал, как через расстройства пищевого поведения перепроживаются отношения с матерью, формируются границы, разрушается сексуальность или запускается самоповреждающее поведение. Но в тени остается другое измерение — РПП как форма трансгенерационной травмы, как способ «опредметить» то, что не поддаётся осмыслению.

Именно в этом контексте «русская булимия» становится образом национальной травмы. Это особая форма передачи опыта, характерная для народов, чьи предки пережили голод первой половины XX века на территории Советского Союза — прежде всего на Украине, в Поволжье и других южных регионах.

Трансгенерационная передача: память без воспоминания

Трансгенерационная передача — это наследование не генов, а опыта. Она может быть осознанной, когда мы принимаем традиции и обычаи, и неосознанной — когда то, что слишком травматично для речи, уходит в молчание.

Такое молчание превращает психику в склад осколков чужих драм. Потомки оказываются носителями воспоминаний, которых у них никогда не было. Они жалуются на ощущение удушья, пустоты, на чувство, будто их жизнь кем-то дергается за невидимые нити. Это похоже на вечную неволю, на жизнь в пространстве между миром живых и миром мёртвых.

Травма становится трансгенерационной, если проходит как минимум три поколения. Сначала событие инкапсулируется, превращается в секрет. Во втором поколении оно табуируется и вытесняется из речи. В третьем исчезает даже память о запрете, и именно здесь психика потомков сталкивается с невидимым, но всепроникающим наследием.

Коллективная травма: слёзы, которые не выплаканы

Вамик Волкан назвал это явление «коллективной травмой». Пережитый группой ужас — война, голод, оккупация — отпечатывается в бессознательном всего народа. Чувства боли и унижения остаются без выхода, превращаются в «невыплаканные слёзы предков» и передаются дальше, пока не будут прожиты.

Неудивительно, что алкоголизм нередко оказывается рядом с такой травмой: он разрывает мучительную связь между Супер-Эго и бессознательным, позволяя хоть ненадолго утихомирить внутренний разлад.

Исторические корни «русской булимии»

Если обратиться к истории, становится ясно, откуда прорастает эта травма. В 1932–1933 годах, в результате коллективизации, голод охватил до трети территории Советского Союза. Крестьяне оказались лишены семян и скота. Миллионы умерли. Тысячи семей выживали ценой невозможного — каннибализма.

Это знание нельзя было вынести. О нём нельзя было говорить. И оно стало молчанием, впаянным в судьбы потомков. Люди уходили с голодных земель, но травма уходила вместе с ними. Даже те, кто не пережил голод лично, становились носителями «травмы свидетеля».

Особым эхом звучит блокада Ленинграда: выживание там также было связано с опытом голода, отчаяния и безнравственных поступков, без которых невозможно было остаться в живых. И этот опыт тоже стал частью национального бессознательного.

Симптом как язык

Когда в практику приходит пациент с булимией, его описание похоже на универсальную картину РПП. Но есть особенность: здесь голод звучит громче, острее, как будто тело помнит то, чего сознание никогда не знало. Это и есть «русская булимия» — симптом, в котором оживает коллективная память о голоде.

Эти пациенты несут в себе не только личный конфликт, но и трансгенерационную передачу. Их булимия — это метафорический способ переживать травму предков.

Как диагностировать трансгенерационную травму

Такая травма проявляется особым образом:
·      Как очаг психоза в сохранной личности. Человек вполне адаптирован, но одна тема (голод, материнство и др.) превращается в область безумия.
·      Телескопирование поколений. Пациент путает свою жизнь с жизнью предков, рассказывает их истории как свои воспоминания.
·      Флешбеки чужих жизней. Вдруг он оказывается внутри «фильма о прошлом», чувствуя себя участником чужой истории.
·      Сопротивление горю. Пациент уверен: утраты нет, горевать не о чем. Травма — бессмертна.
·      Одержимость бесом. В кабинете мы видим, как вдруг меняется голос, интонация, и через пациента начинает говорить чужой объект.
·      Контрперенос: мёртвый объект. Аналитик чувствует холод, застывшее, неживое — словно прикоснулся к телу без жизни.
·      Парентификация. Ребёнок бессознательно назначается «родителем» для собственных родителей.
·      Нарушение связи матери и младенца. Женщина не чувствует ребёнка в утробе, а после рождения — как будто держит в руках чужой предмет, игрушку.

Травма, подобно Кощею Бессмертному, борется за своё продолжение. Она живёт, пока не прожита, и находит себе пути через тела потомков.

Заключение

«Русская булимия» — это не просто РПП. Это симптом коллективной истории, метафора народного бессознательного. Это язык памяти о голоде, о молчании и о невозможности прожить горе.

Каждый пациент с такой булимией приносит в терапию не только свою личную боль, но и тень прошлого своего народа. И задача аналитика — услышать этот голос предков, помочь симптомам обрести слова и превратить замороженное молчание в речь, в переживание, в человеческий опыт.