Либидо и инстинкт самосохранения в составе влечения к жизни могут конфликтовать между собой. Ведь Либидо работает на выживание вида, а инстинкт самосохранения – на выживание конкретной особи. И их интересы не всегда совпадают, как, например, при прохождении точки каннибализма.
Нарциссизм (как и нарцисс…) всегда выбирает сильнейшего. Когда Либидо слабеет, теряет свое влияние, нарциссизм переходит на сторону влечения к смерти, на сторону силы. И может раздуть это влечение до чрезвычайных размеров. На фоне преобладания влечения к смерти состояния пассивности и торможения становятся более вероятными, чем проявления жизни. Проявления жизни как будто оказываются в конфронтации к окружающей среде. Поэтому мы говорим о том, что нарциссизм, как и утрата, способствует развязыванию влечений.
Таким образом, чтобы счастье стало возможно
- влечения должны быть связаны
- влечение к смерти должно быть ограничено (агрессия бей-беги канализирована, личность сепарирована)
- в составе влечения к жизни все развито и развернуто (Либидо, инстинкт самосохранения, первичный нарциссизм). Нужно, чтобы было что любить, и кому любить.
Клод Смаджа назвал 4 вида защит от развязывания влечений:
• Аддиктивная
• Деструктивно - вандальная
• Нарциссическая
• Соматическая
Несложно заметить, что инстинкт самосохранения фрустрирован во всех четырех случаях. Однако в психосоматической ситуации его роль и значение имеют свою специфику.
Первичное разворачивание влечений по идее, должно происходить в предсознательном (или зоне Воображаемого по Лакану). Однако у психосоматического пациента эта область практически отсутствует, ибо его креативная способность в первые же недели жизни была задействована для сверхадаптации.
Сверхадаптация возникает, когда у младенца не происходит связывания происходящего с ним и реакций матери, ее действий по удовлетворению его потребностей. Может быть, мать осуществляет ветеринарный уход, не вникая в чувства ребенка, просто следуя графику. Или совсем не понимает малыша, или ей не до него. Или она эмоционально нестабильна, непредсказуема. Причин может быть много – результат один - младенец начинает пренебрегать своим состоянием и ориентироваться на состояние матери, чтобы понять, что его ожидает. Пренебрежение собой и стремление подстроиться под внешнюю реальность, которая в начале жизни совпадает с матерью (для младенца весь мир – это мать) – становится стратегией выживания.
Итак, в обстоятельствах сверхадаптации принцип реальности является по отношению к принципу удовольствия не трансформирующим, а враждебным. И формируется самость, полностью подчиненная принципу реальности (надо), а телесная самость отвергается, и ее сигналы не считываются.
Так ребенок оправдывает ожидания родителей, никак не учитывая собственных ограничений, он о них не просто не знает, … а оправдывать ожидания – это его стратегия выживания. Во-первых, есть инстинкт, который требует копирования и послушания – выжившая взрослая особь, способная к размножению «лучше знает» и может показать, как выжить. Во-вторых, ребенку неясна мотивация родителей с ним возиться, и он старается подстроиться, дабы их не злить. Так голоса родителей, звучащие извне, заглушают слабенький голосок инстинкта самосохранения собственного тела малыша. И если требования родителей направлены на удовлетворение их собственных интересов, а не на распознавание потребностей ребенка – наступает сверхадаптация. В первую очередь для подстройки под родителей начинает использоваться креативная способность, которая в норме должна быть источником самоактуализации. Ребенок раннего развития пишет тем, чем должен рисовать. И когда мы начинаем в терапевтических целях высвобождать его креативную способность, ему кажется, что писать сейчас будет нечем, наступает паника. «Классическая» ситуация сверхадаптации – когда ребенок болеет потому, что матери необходимо обрести идентичность матери больного ребенка. И заболевание становится детским творчеством.
И именно в этом случае для борьбы с развязыванием влечений будет использоваться соматическое решение. Ранее было сказано, что творчество сверхадаптированного ребенка – это болезни. Либидо не разворачивается психикой, оно как бы остается в теле. Оставшись в теле, репрезентуемое органами, Либидо приобретает свойства Мортидо. В прошлом веке поезда возили паровозы, двигателями которых были паровые котлы. Пар, расширяясь, толкал поршни, поршни двигали паровоз. Так энергия пара становилась энергией движения. Если бы клапаны котла не открылись, выпуская пар, то пар разорвал бы котел. Так и Либидо, запертое в теле, становится смертоносным, разрывает тело.
И сутью психосоматического решения является противопоставление физической боли, создаваемой болезнью от имени Либидо, и собственно влечения к смерти, осуществляющего боль психическую. Эти две боли, противонаправленные векторно и сходные по модулю (если они сходны по модулю), создают момент тишины, обезболивания, обеспечивают передышку, дают человеку шанс «перезагрузиться», собрать остатки живого (психического) Либидо и выжить.
Фактически психосоматическое тело является телом влечений – не только и не в первую очередь телом физиологии организма. Это тело инстинктивно - влеченческое. Это высказывание содержит парадокс. Все мы, принимая психосоматических пациентов, сталкиваемся с тем, что у них расстроено и повреждено физиологическое функционирование.
Согласно логике влечений, такое «анти» физиологическое функционирование должно быть понято как подвергнутость работе влечений. Именно ссылаясь на этот второй порядок, порядок влечений, психоаналитик должен конструировать свое понимание психосоматических феноменов, а, не ссылаясь на первый порядок, на физиологию органов. Ибо само психосоматическое функционирование противоречит инстинкту самосохранения.
Он подавлен, и подавлен не только сверхадаптацией. Лихтенштейн в своей работе «Роль нарциссизма в возникновении и поддержании первичной идентичности» придерживается мнения, что мать в ситуации раннего симбиоза имеет функцию зеркального отражения на ребенка его потребностей, фантазий и действий, прежде всего на уровне не зрительного, а осязательного и обонятельного восприятия. Лихтенштейн называет этот образ ребенка, который он встречает в реакциях матери до функционального отделения Я от не-Я, «первичной идентичностью» ребенка. Она обозначает специфичный способ ребенка быть определенным сыном/дочерью этой определенной матери, это архаическое чувство существования, сообщаемое матерью ребенку и имеющее определенную индивидуально-типическую «конфигурацию», определяемую поведением матери относительно ребенка. Проще говоря, на этом этапе ребенок – это то, как ведет себя с ним мать. Так, например, все варианты отвержения ребенка матерью будут его идентичностью отвратительного существа. А отсутствие материнского инстинкта у матери – отразится на ребенка отсутствием инстинкта самосохранения.
И вот уже по двум причинам для защиты от развязывания влечений (по сути, в поиске дороги к счастью) психосоматический пациент выберет соматизацию.
Болезнь помогает взять под контроль и ограничить влечение к смерти. Как это происходит? Прежде всего, болезнь опредмечивает недифференцированное влечение к смерти и уже одним этим создает ощущение контроля над ним. Кроме того, болезнь все же поддается определенному контролю – есть методы лечения, выбор специалистов, есть алгоритм, процедуры, медикаменты, промежуточные анализы – все это можно контролировать. Заболевание дает возможность канализировать агрессию, ведь она является реальным и легитимным источником опасности. И это выгодно отличает ее от репрезентированного ею внутреннего объекта. Болезнь – это явление, с которым можно и нужно бороться.
На недуг проецируется внутренний объект, от которого не удается сепарироваться. Недаром психосоматический пациент, который терпит фиаско в формировании классического переходного объекта в позднем младенчестве, задействует в качестве переходного объекта собственное тело.
Вспомним, как определял переходный объект Дональд Винникотт – как первое обладание ребенком внешним неодушевленным, но чрезвычайно значимым для него предметом, обычно небольшой мягкой игрушкой, которая используется младенцем в процессе эмоционального отделения от первичного объекта любви. Игрушка, в отличие от матери, находится в полной власти ребенка, обладая ею всецело, он снижает свою тревогу сепарации, отыгрывает фантазию о всемогуществе, реализует агрессию в отношении матери. И вот такой игрушкой становится занедужившая часть тела нашего пациента, помогая ему достигнуть вожделенной сепарации с «матерью». Избавляя его от ставшей хронической сепарационной паники. Все вышеназванное позволяет ограничить влечение к смерти, вернуть его в пределы индивидуальной нормы.
У психосоматических больных есть ряд отличительных особенностей, в частности дисфункция объектных отношений и контекстуальное выпадение аффектов. Серьезное соматическое заболевание, как это ни парадоксально звучит, способствует развитию объектных отношений. Точнее, навыка их построения. Болезнь – это ведь не все тело, болеет, болит только его часть. Болезнь «отделяется» от тела в перцептивном процессе, выделяется на его фоне. Так младенец в определенный момент начинает выделять из окружающей матери-среды первичные парциальные объекты. Потом собирает их в целые, но расщепленные. Потом преодолевает расщепление…потом с этими целостными объемными персонажами начинает выстраивать отношения. Этот алгоритм у наших пациентов сбоит, причем часто уже на этапе выделения объектов из окружающей среды. Но если тело у такого больного установлено, как переходный объект, то заболевание может позволить «отработать» программу и интегрировать навык.
Этот случай – классический пример того, как развитие объектных отношений позволяет человеку начать разворачивать и инвестировать Либидо вовне. А соматизация (в моменте) позволяет снизить интенсивность давления разворачивающихся в этом процессе аффектов. Ибо при возникновении аффекта у нас есть три варианта действий– переработка, подавление, отрицание.
Невозможность переработки (контекстуальное выпадение аффекта)– возникает если
·аффект слишком сильный
·аффект невозможен в данных обстоятельствах
·аффект подобен влечению
·аффект выводит на травму
Подавление – блокировка, реактивное образование. Отрицание – эвакуация, разрушение иннервационного ключа аффекта. При неудаче вышеперечисленного возникает соматизация. И, возникая, позволяет нам разрядить аффект во всех вышеперечисленных ситуациях. Происходит оргастическая разрядка аффекта, возникает эйфорическое состояние.
Первичный нарциссизм восполняется в процессе и за счет обращения к себе (преодоления сверхадаптации)
Если психосоматическое тело есть тело влечений, тогда его реальность, как и его история, осуществляется в динамике действующих влечений. Мы можем описывать эту динамику в зависимости от занимаемого телом места в каждой из трех психических инстанций: оно, Эго и СуперЭго, дать определение и характеристику этих влечений: эротических и деструктивных. Мы, таким образом, будем последовательно описывать тело Эго, тело Суперэго, тело Оно.
Тело Эго — это тело, характеристикой которого является способность к восприятию. С этой точки зрения оно может быть, как и само Я сознательным или бессознательным. Разделительная линия между сознательными и бессознательными качествами тела приблизительно совпадает с таковой линией разделения между сознательным телесной поверхности (кожи и слизистых) и бессознательным сомы. Мы ежесекундно испытываем множество ощущений на поверхности тела, а глубина его безмолвна, представление наше о ней весьма расплывчато. Соматика как будто выдвигает на первый план бессознательное Я. Так наиболее осознанно мы существуем на границах нашей личности, чем дальше от границ, чем слабее границы – тем менее мы осознанны.
Если тело Я, по существу, представлено поверхностью тела, сома, прежде всего, глубоко (тесно) связана с Оно. И бессознательное психическое перемешивается с неосознаваемым органов. Мы можем приблизиться к пониманию тела Оно посредством сравнения его с Оно психическим, мы называем его хаосом, кипящим котлом полным возбуждений. В теле Оно органы выполняют не только свои функции, но и становятся вместилищем влечений, могут быть повреждены и воспалены возбуждением.
Я, таким образом, формируется, исходя, из двух источников: из восприятий внешнего мира и восприятий, идущих с поверхности тела, представляющих второй внешний мир. То есть, в состоянии здоровья только поверхность тела Я воспринимается сознанием, в то время как соматические функции не слышны и бессознательны. В состоянии болезни больные органы находят путь для того, чтобы стать воспринимаемыми Я из-за болевых и других сенсорный возбуждений. То есть, осознавание бессознательного процесса телом Я происходит за счет болезни.
И болезнь же в этот момент не только разворачивает пациента к себе, она легализует его самовосприятие, изучение своих симптомов и потребностей, заботу о себе. Все то, что при работе сверхадаптации воспринималось как опасное, угрожающее жизни, а не просто ненужное. Преодолевая сверхадаптацию, болезнь делает первичный нарциссизм и инстинкт самосохранения союзниками, а не врагами.
И мы достигаем того самого баланса влечений в составе влечения к жизни, который делает нас счастливыми.
Однако это лишь симулятор счастья и дело не только в том, что инстинкт самосохранения остается фрустрирован или нарушен. Переходный объект (тело пациента) лишь инструмент для обучения формированию объектных отношений, с ним отношения ненастоящие.
Пятилетний ребенок, который играет в пожарного или больницу, получает возможность интегрировать в будущем эти социальные роли, но врачом не становится. Так же больной, проецируя болезнь на свой внутренний объект – учится формировать и развивать объектные отношения. Но этот навык ему еще предстоит применить на практике. И избежать соблазна становиться счастливым, заболевая вновь.
